Неточные совпадения
Тогда весь юг, все то
пространство, которое составляет нынешнюю Новороссию, до самого
Черного моря, было зеленою, девственною пустынею.
Лонгрен выходил на мостик, настланный по длинным рядам свай, где, на самом конце этого дощатого мола, подолгу курил раздуваемую ветром трубку, смотря, как обнаженное у берегов дно дымилось седой пеной, еле поспевающей за валами, грохочущий бег которых к
черному, штормовому горизонту наполнял
пространство стадами фантастических гривастых существ, несущихся в разнузданном свирепом отчаянии к далекому утешению.
Дождь сыпался все гуще,
пространство сокращалось, люди шумели скупее, им вторило плачевное хлюпанье воды в трубах водостоков, и весь шум одолевал бойкий торопливый рассказ человека с креслом на голове; половина лица его, приплюснутая тяжестью, была невидима, виден был только нос и подбородок, на котором вздрагивала
черная, курчавая бороденка.
Утром однажды говорят мне, что пришли: я взял трубу и различил на значительном
пространстве черные точки.
Растительность в долине реки Дунгоу довольно скудная. Редколесье из дуба и
черной березы, лиственницы и липы дровяного и поделочного характера нельзя назвать лесом. Молодняка нигде нет, он систематически два раза в год уничтожается палами. Склоны гор, обращенные к югу, поросли кустарниками, главным образом таволгой, калиной и леспедецей. Все остальное
пространство — луговое и заболоченное. Ширина реки — 4–6 м; она порожиста и мелководна. Некоторые пороги очень красивы и имеют вид небольших водопадов.
В сентябре 1861 года город был поражен неожиданным событием. Утром на главной городской площади, у костела бернардинов, в
пространстве, огражденном небольшим палисадником, публика, собравшаяся на базар, с удивлением увидела огромный
черный крест с траурно — белой каймой по углам, с гирляндой живых цветов и надписью: «В память поляков, замученных в Варшаве». Крест был высотою около пяти аршин и стоял у самой полицейской будки.
Подойдя к рампе, Луша подолгу всматривалась в
черную глубину партера, с едва обрисовавшимися рядами кресел и стульев, населяя это
пространство сотнями живых лиц, которые будут, как один человек, смотреть на нее, ловить каждое ее слово, малейшее движение.
Оставался церемониальный марш. Весь полк свели в тесную, сомкнутую колонну, пополуротно. Опять выскочили вперед желонеры и вытянулись против правого фланга, обозначая линию движения. Становилось невыносимо жарко. Люди изнемогали от духоты и от тяжелых испарений собственных тел, скученных в малом
пространстве, от запаха сапог, махорки, грязной человеческой кожи и переваренного желудком
черного хлеба.
Проходя дальше по улице и спустившись под маленький изволок, вы замечаете вокруг себя уже не дома, а какие-то странные груды развалин-камней, досок, глины, бревен; впереди себя на крутой горе видите какое-то
черное, грязное
пространство, изрытое канавами, и это-то впереди и есть 4-й бастион…
Бледность лица ее была неестественная,
черные глаза совсем неподвижны и глядели в какую-то точку в
пространстве.
Затем верст семь подряд тянулось обнаженное
пространство, покрытое мхом и усеянное пнями, из которых ближайшие к дороге уже
почернели и начали загнивать.
Во всех трех окнах ярко блеснула молния, и вслед за этим раздался оглушительный, раскатистый удар грома, сначала глухой, а потом грохочущий и с треском, и такой сильный, что зазвенели в окнах стекла. Лаевский встал, подошел к окну и припал лбом к стеклу. На дворе была сильная, красивая гроза. На горизонте молнии белыми лентами непрерывно бросались из туч в море и освещали на далекое
пространство высокие
черные волны. И справа, и слева, и, вероятно, также над домом сверкали молнии.
Мужчин, правда, было немного: всего три какие-то неизвестные мне солидные господина, молодой помощник пастора, учитель из Анненшуле, неизбежный на всяком земном
пространстве поляк с
черными висячими усами, которого Шульц весьма фамильярно называл почему-то «паном Кошутом», и сын булочника Шперлинга, свежий, веселый, белокурый немец, точно испеченный в собственной булочной на домашних душистых сливках и розовом масле.
В это время из кухонной двери вырвалась яркая полоса света и легла на траву длинным неясным лучом; на пороге показалась Аксинья. Она чутко прислушалась и вернулась, дверь осталась полуотворенной, и в свободном
пространстве освещенной внутри кухни мелькнул знакомый для меня силуэт. Это была Наська… Она сидела у стола, положив голову на руки; тяжелое раздумье легло на красивое девичье лицо
черной тенью и сделало его еще лучше.
Огонь ярко освещал только небольшое кругловатое
пространство около решетки; даже нос лодки освещался уже слабо; круг света скоро поглощался мраком, и еще темнее,
чернее казалась ночь, охватившая нас со всех сторон.
За кормой шелково струится, тихо плещет вода, смолисто-густая, безбрежная. Над рекою клубятся
черные тучи осени. Все вокруг — только медленное движение тьмы, она стерла берега, кажется, что вся земля растаяла в ней, превращена в дымное и жидкое, непрерывно, бесконечно, всею массой текущее куда-то вниз, в пустынное, немое
пространство, где нет ни солнца, ни луны, ни звезд.
Через несколько дней мы пришли в Александрию, где собралось очень много войск. Еще сходя с высокой горы, мы видели огромное
пространство, пестревшее белыми палатками,
черными фигурами людей, длинными коновязями и блестевшими кое-где рядами медных пушек и зеленых лафетов и ящиков. По улице города ходили целые толпы офицеров и солдат.
Кабак, куда направлялись они, стоял одиноко на распутье, между столбовой дорогой и глубоким, узким проселком; сделав два или три поворота, проселок исчезал посреди
черных кочковатых полей и пустырей, расстилавшихся во все стороны на неоглядное
пространство. Ни одно деревцо не оживляло их; обнаженнее, глуше этого места трудно было сыскать во всей окрестности.
Услышал милостивый Бог слезную молитву сиротскую, и не стало мужика на всем
пространстве владений глупого помещика. Куда девался мужик — никто того не заметил, а только видели люди, как вдруг поднялся мякинный вихрь и, словно туча
черная, пронеслись в воздухе посконные мужицкие портки. Вышел помещик на балкон, потянул носом и чует: чистый-пречистый во всех его владениях воздух сделался. Натурально, остался доволен. Думает: «Теперь-то я понежу свое тело белое, тело белое, рыхлое, рассыпчатое!»
Бирюзовый цвет воды, какого она раньше никогда не видала, небо, берега,
черные тени и безотчетная радость, наполнявшая ее душу, говорили ей, что из нее выйдет великая художница и что где-то там за далью, за лунной ночью, в бесконечном
пространстве ожидают ее успех, слава, любовь народа…
Рыжий свет выпуклых закопченных стекол, колеблясь, озарил воду, весла и часть
пространства, но от огня мрак вокруг стал совсем
черным, как слепой грот подземной реки. Аян плыл к проливу, взглядывая на звезды. Он не торопился — безветренная тишина моря, по-видимому, обещала спокойствие, — он вел шлюпку, держась к берегу. Через некоторое время маленькая звезда с правой стороны бросила золотую иглу и скрылась, загороженная береговым выступом; это значило, что шлюпка — в проливе.
Таким образом, например, в Семеновском уезде Нижегородской губернии есть большие населенные
пространства, носящие названия Красной и
Черной Раменей.], проживал он в небольшой деревушке домов в двадцать, Вихорево прозывается.
Бледность лица ее была неестественная,
черные глаза совсем неподвижны и глядели в какую-то точку в
пространство.
Мое существование казалось мне необъятным, как вселенная, которая не знает ни твоего времени, ни твоего
пространства, человече! На мгновение мелькнула передо мною
черная стена моего Беспамятства, та неодолимая преграда, пред которою смущенно бился дух вочеловечившегося, — и скрылась так же мгновенно: ее без шума и борьбы поглотили волны моего нового моря. Все выше поднимались они, заливая мир. Мне уже нечего было ни вспоминать, ни знать: все помнила и всем владела моя новая человеческая душа. Я человек!
Деревья растут и ширятся более и более; гордые, могучие, они захватили густыми верхами все
пространство, делившее их друг от друга, и, кажется, условились не пускать расти в своем обществе тощие деревца и кусты, эту
чернь, которая осмелилась попасть между ними.
Черная птица с громким стоном отлетела прочь от окна. Она поднялась высоко-высоко, пролетела через громадное
пространство и опустилась у окна королевского дворца. Там крылья ее разом отпали, пух исчез, и вместо
черной птицы появился опять седовласый король посреди своей роскошной опочивальни.
От канделябров и ламп, горевших на столе, далекое бесконечное
пространство вверху казалось
черною бездной, в которой звезды висели как огненные шары.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и
черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу,
пространству.
Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимою быстротой пролетев неизмеримые
пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на
черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами.
Минута
черного молчания — далекий, тихо сверкающий, загадочный, как зарница, женский смех, — и стихло все, и тяжелая тьма словно придавила идущих. Стало мертвенно-тихо и пусто, как в пустом
пространстве, на тысячу верст над землей. Жизнь прошла мимо со всеми ее песнями, любовью и красотой — прошла в эту июльскую темную ночь.